Мы договорились встретиться до моего отъезда в Ригу, - а потом уже только в Нидерландах.
До отъезда не вышло.
Во второй или третий день я открываю сообщения и вижу письмо от него.
Где среди прочего, например, такое:

...не очень хочу остаться редким козлом, потому что я верю, что для тех, кому я открылся, я что-то значу. и значу что-то довольно весомое в этом холодном мире. не решите, что раньше было лучше, но я дико злюсь на людей за их нежелание помогать другим, за непричастность. поэтому сам стараюсь себя тратить только на тех, кому, как мне кажется, я могу помочь.

...я всячески хочу быть тем, кому ты сможешь пожаловаться, сказать, рассказать и от кого будешь ожидать помощи.

...я очень сопереживаю тебе и всячески желаю настоящей и всецельной радости, пускай ее и придется поискать.

Весной прошлого года этот человек пишет гадкие посты обо мне на всеобщее обозрение социальных сетей - но ладно, он уже принёс извинения по переписке, лично, прилюдно и так далее, кажется, этого более, чем достаточно.
Весной этого года мне так страшно и больно, как никогда ещё - потому что не ожидаешь ударов оттуда, откуда они прилетели. Он замечает меня на пике этого состояния, схватывает в крепкие объятия и держит так столько, сколько нужно мне.
Мы идём после пар в метро, он интересуется, успешно ли я съездила в Изр - я делюсь с ним невесёлой историей, и на перегоне между двумя станциями он всё это время прижимает меня к себе.
В Амстердаме мы так и не выбираем точную дату встречи, но он решает прийти на одну из наших экскурсий, впрочем, не уточнив непосредственно в тот день. Мы выходим из музея, и я вижу, что на другой стороне дороги он припарковывает велосипед.
Мы ходим вместе, обмениваемся впечатлениями, ругаем погоду и находим фалафельные, едим на холоде скамеек неподалёку от района Йордан, бесимся от участников и теряемся в секонд-хендах, признавая неповторимую красоту продававшихся там галстуков-бабочек.
Нидерланды изматывают меня, Амстердам изматывает меня - погодой, людьми, животной тоской. Лучшие музеи и лучшая архитектура не могут реабилитировать меня. Пейзажам за окном поезда это удаётся - ненадолго.
Вечером понедельника я уезжаю в общежитие Амстердамского университета и обретаю то, за чем ехала.
Мы собираем мультиварку, втроём (с его девушкой) спим на двух надувных матрасах, которые всё время разъезжаются, полночи он обнимает меня, от чего я даже иногда просыпаюсь. Утыкаюсь ему в руку и продолжаю спать.
Прощаясь следующим днём, он просит скорее переезжать, а, пока не переехала, - стараться не сойти с ума.

Он считает, что люди в большинстве своём мудаки и поступками должны доказать обратное.
Он попросил всех профессоров называть его Авраам (а нас - Ави), потому что он забыл в России сходить в паспортный стол и сменить документы, а в посольстве этого сделать нельзя.
Он совершенно не склонен к самопожертвованию, но, ничего специально не делая и не задумывая особых планов, он смог дать мне чувство защищённости и возможности говорить искренне.
Мои однокурсники, и вообще все, кто его знают, в курсе о его политическом неравнодушии. Он присылал мне информацию о месте и времени митингов, инструкции по поведению и сводки из законов - а я отвечала, что мне страшно и я не пойду.
И он говорит: в общем, можно и не ходить. Главное - не притворяться, что ничего не происходит. Не врать другим и себе.

Мне не хочется опускаться впадать в пафосные обороты, но я не сильно преувеличу, если констатирую у себя некоторое чувство отрубленной руки.
Ани метгагэат элеха, Ави.
Неисповедимы пути Твои, Г-споди.



читать дальше