[diephilosoffen]

>Морозка почти сердито думал о Мечике, зачем такие идут к партизанам “на все готовое”.

what the hell is going on. я никогда не пойму логики автора. он невыносимо противоречит сам себе. начнем с того, что джек фрост сам же его и спас. и вопрос, который не дает мне покоя - зачеееем тогда надо было спасать, если он после обильно подливал его грязью? мол, что он тут делает и т.д. не притаскивал сам бы! увидел, какой он противный, и скинул бы. а если ты такой благородный молодец, то не возмущайся. тебя никто не просил. если побыл няшей - так будь им до конца. а то словно жалеет, что совершил добрый поступок, а зря - на чересчур "чистеньких" людей доброта распространяться не должна.
ну и то же самое - паша сам идти никуда не хотел. хотела пересказать, но залью цитаткой. очень няшный отрывок, не только про суть, но и его размышления, которые мне нравятся очень.
Теперь из раненых остались только Фролов и Мечик, да еще Пика, который,
собственно, ничем не болел, но не хотел уходить (мне почему-то очень смешно от второй части фразы хд). Мечик, в новой шагреневой
рубахе, сшитой ему сестрой (а что мы прогуглим? правильно, материал хд), полусидел на койке, подмостив подушку и Пикин
халат. Он был уже без повязки на голове, волосы его отросли, вились густыми
желтоватыми кольцами (он какой-то есенин), шрам у виска делал все лицо серьезней и старше.
-- Вот и ты поправишься, уйдешь скоро, -- грустно сказала сестра.
-- А куда я пойду? -- спросил он неуверенно и сам удивился. Вопрос
выплыл впервые и породил неясные, но уже знакомые представления, -- не было
в них радости. Мечик поморщился. -- Некуда идти мне, -- сказал он жестко.
-- Вот тебе и на!.. -- удивилась Варя. -- В отряд пойдешь, к Левинсону.
Верхом ездить умеешь? Конный отряд наш... Да ничего, научишься... я к тому, что это не его мысль. и он ее принял, т.к., мне кажется, хотел стать частью тех, кто его спас. хотел, может быть, по-человечески, по-военному отблагодарить, не просто признанием долга, а доказать делом. увы. не удалось, как мы понимаем. обидно за него, слов нет - все представляется таким ... книжным.) а оказывается суровым и не знающим полутонов.
Она села рядом на койку и взяла его за руку. Мечик не глядел на нее, и
мысль о том, что рано или поздно придется все-таки уйти, показалась ему
ненужной сейчас, горчила, как отрава.
-- А ты не бойся, -- как бы поняв его, сказала Варя. -- Такой красивый
и молоденький, а робкий... Робкий ты, -- повторила она с нежностью и,
неприметно оглядевшись, поцеловала его в лоб. В ласке ее было что-то
материнское. -- ... Это у Шалдыбы там, а у нас ничего... -- быстро зашептала
она на ухо, не договаривая слов. -- У него там деревенские, а у нас больше
шахтеры, свои ребята -- можно ладить... Ты ко мне наезжай почаще...
-- А как же Морозка?
-- А как же та? На карточке? -- ответила она вопросом и засмеялась,
отпрянув от Мечика, потому что Фролов повернул голову.
-- Ну... Я уж и думать забыл... Порвал я карточку, -- добавил он
торопливо, -- видала бумажки тогда?..
-- Ну, а с Морозкой и того мене -- он поди привык. Да он и сам
гуляет... Да ты ничего, не унывай, -- главное, приезжай почаще. И никому
спуску не давай... сам не давай. Ребят наших бояться не нужно -- это они на
вид злые: палец в рот положи -- откусят... А только все это не страшно --
видимость одна. Нужно только самому зубы показывать...
-- А ты показываешь разве?
-- Мое дело женское, мне, может, этого не надо -- я и на любовь возьму.
А мужчине без этого нельзя... Только не сможешь ты, -- добавила она,
подумав. И снова, склонившись к нему, шепнула: -- Может, я и люблю тебя за
это... не знаю...
"А правда, несмелый я совсем, -- подумал Мечик, подложив руки под
голову и уставившись в небо неподвижным взглядом. -- Но неужели я не смогу?
Ведь надо как-то, умеют же другие..." В мыслях его, однако, не было теперь
грусти -- тоскливой и одинокой. Он мог уже на все смотреть со стороны --
разными глазами.
Происходило это потому, что в болезни его наступил перелом, раны быстро
зарастали, тело крепло и наливалось. А шло это от земли -- земля пахла
спиртом и муравьями -- да еще от Вари -- глаза у нее были чуткие, как дым, и
говорила она все от хорошей любви -- хотелось верить.
"... И чего мне унывать в самом деле? -- думал Мечик, и ему
действительно казалось теперь, что нет никаких поводов к унынию. -- Надо
сразу поставить себя на равную ногу: спуску никому не давать... самому не
давать -- это она очень правильно сказала. Люди здесь другие, надо и мне
как-то переломиться... И я сделаю это, -- подумал он с небывалой решимостью,
чувствуя почти сыновнюю благодарность к Варе, к ее словам, к хорошей ее
любви. -- ... Все тогда пойдет по-новому... И когда я вернусь в город, никто
меня не узнает -- я буду совсем другой..."